ТИХАЯ ЛИРИКА
Особое место в поэзии Ставрополья занимает творчество Владимира Кудинова (1938–1990). Он родился в небольшом городке Котельниково Сталинградской (Волгоградской) области. Спустя годы Владимир проникновенно расскажет о прощании с родным домом:
Как давно уехал я из детства,
Рубль надежд зажав в своей горсти.
Тяжело отстукивает сердце:
Мама, если можно, то прости.
(«Через версты, через годы слышу...»)
После трудных поисков своего места в жизни (был даже матросом) стал журналистом. Работал и в Поволжье, и в Казахстане. В самом конце 1960-х годов переехал в Ставрополь, заочно окончил пединститут, трудился в редакции «Ставропольской правды».
«Он всегда бесконечно любил журналистику, написал сотни статей и очерков, которые мы, его коллеги, хорошо помним по сию пору. Его преданность делу подчас походила на какое-то самоотречение», – вспоминал Ю. Христинин. И только по состоянию здоровья он должен был уйти на более спокойную работу: «останутся на сердце шрамы» для его лирического героя – не художественный образ, а грозные реалии жизни его автора (В. Кудинов скончался после третьего инфаркта). В последние годы жизни он работал в Ставропольском книжном издательстве. Его небольшие по объему поэтические книги пришлись на последнее десятилетие земного пути. Знавший его еще как начинающего И. Берег вспоминал на страницах «Ставропольской правды»: «Кудинов никогда не требовал издания своих творений. Он просто приносил рукопись, тихо улыбался и ждал. Ждал, когда снизойдут, выделят место в плане, издадут. Ну, а если не издавали, конечно, огорчался, но без истерик и скандалов. Просто шел и писал новые стихи. Даже сам, работая в издательстве, он никогда не использовал этого, чтобы «протолкнуть свою книжку».
Поэты Ставрополья в своем творчестве отразили основные тенденции общероссийской поэзии 1960-х – начала 1980-х годов. Условно говоря, первая тенденция направляла поток лирического самовыражения вовне. Такую поэзию назвали «эстрадной», и основные ее знаковые имена до сих пор знакомы всем. В ней, разумеется, звучали не только гражданские социально значимые мотивы, но и мотивы любви и дружбы, но все это, повторяем, выплескивалось другим. В определенной мере такой, в основном, была и ставропольская лирика рассматриваемого периода.
Вторая тенденция в большом литературоведении обозначена понятием «тихая лирика», и имена, ее представляющие, сегодняшнему читателю надо напомнить: Владимир Соколов, Николай Рубцов и, разумеется, немало других. Поток лирического самовыражения направлен в ней на самого лирического героя. Пользуясь понятиями психологии, можно сказать, что лирические субъекты такой лирики – не экстраверты, а интроверты, хотя они стремятся преодолеть свою замкнутость и одиночество. Она далека от злобы дня и литературной моды, в большей степени опирается на лирические традиции XIX века. «Со мной опять Некрасов и Афанасий Фет», – писал в своем стихотворении-манифесте Вл. Соколов. В этой поэтической формуле особую остроту приобретала знаковая фамилия Фета. И хотя ни у Соколова, ни у его последователей фетовское начало не просматривалось, это имя означало отдаленность от суеты большого мира, сосредоточенность на самом сокровенном в душе лирического героя. Владимир Кудинов воплотил в своем творчестве именно вторую тенденцию – «тихой лирики». Символично название первого сборника стихотворений Кудинова – «Зал ожидания» (1982). В одноименном стихотворении автор в духе традиций подчеркивает связь поэта с народной жизнью: выхваченные из общей картины лица: русского крестьянина, сбросившего ватник с натруженных плеч («сколько прожил ненаписанных повестей» – скажет о нем автор), «чьей-то юной Джульетты», что листает «задумчиво книгу, написанную про нее».
...Все эти лица и эти мечтания
Словно даруют духовную высь.
Зал ожидания, зал ожидания,
Господи, – это же вся моя жизнь.
Обычно для писателей наиболее показательна вторая книга произведений – свидетельство уже профессиональной зрелости. Второму сборнику стихотворений Кудинова «Перекрестки» (1984) была посвящена вступительная статья авторитетного русского поэта Михаила Дудина «Вкус рябиновых ягод». Смысл названия книги – в раскрытии значимости возникающих на жизненном пути лирического героя «перекрестков». С приближением конца человеческой жизни они убывают: «перекрестков все меньше и меньше», но его лирический герой лелеет надежду, «что с людьми мои перекрестки до закатного будут вздоха». Третий и последний прижизненный сборник стихотворений В. Кудинова «Позвольте мне предсказывать погоду» (1987) назван строкой из стихотворения «Не молимся ни черту и ни богу»: «Позвольте мне предсказывать погоду своей метеостанцией души». В нем получают дальнейшее развитие все мотивы, прозвучавшие в предыдущих сборниках. В отличие от других поэтов-певцов малой родины В. Кудинов устремлен к общеславянским корням русского народа:
...Сойти с ума от синей грусти
И от пронзительной любви,
Которую назвали Русью
Славяне – родичи мои. <...>
В крутом житейском океане,
Славянским духом окрылен,
Я вас приветствую, славяне
Былых и будущих времен.
(«Зачем живу на белом свете?»)
Символом исторического движения России выступает бег коней, традиционной русской тройки, но как неповторимо-индивидуален, личностно прочувствован этот образ:
Только память тихо трону
Январем своим седым –
Мчатся кони, кони, кони,
Так похожие на дым.
Над ковыльным океаном
Стелят шаг крылатый свой
И гнедой мой, и буланый,
И дончак мой вороной.
Мчатся кони, кони, кони,
Так похожие на дым,
И земля свои ладони
Простирает нежно к ним <...>
Эти кони, кони, кони
Выносили Русь вперед.
(«Мчатся кони»)
Трогательно его обращение к родным просторам: «Русские мои поля, // Что-то сердце стонет». Сопричастность народному бытию дорога поэту и в жизни, и в смерти, поэтому его идеал: «Жизнь прожить одержимо по-русски, // и по-русски потом умереть». Поэт стремится окинуть взглядом всю Россию. Подобно солдату в окопе, лирический герой говорит о себе: «Всей памятью, всей совестью, всей болью, // Я должен поле жизни удержать». Это поле – русское, где долы, селения, светлые родимые лица соседствуют с погостами:
Отрешенно стоят обелиски,
Молча думая думы свои.
(«Повелела душа, попросила...»)
Но и в тех случаях, когда Кудинов обращается к каким-то ярким или трагическим фактам жизни, он пишет об этом без пафоса. Еще М. Дудин обратил внимание на программную строку ставропольского поэта «Верю в негромкое мужество». Действительно, лирический герой Кудинова, по словам его создателя, «не приемлет глянца». Жизнь для поэта – «гениальный дирижер», и судьба человека непредсказуема: «Кому минор, кому мажор». Поэт сочувствует тем, «кто ранен злом людским на полдороге». Поэтому «Перекрестки» и открываются стихотворением «Кому – снега, кому – пески...» И граница между жизнью и небытием у поэта тоже своя. Свет угасших звезд, символ бессмертия дел и душевных переживаний приходит только к тем, «кто горит отчаянно», но этот довольно банальный образ для поэта только повод для более глубокой мысли: «Есть и живые среди мертвых, И мертвые – среди живых», – как писал он в стихотворении «Нет, не случайно, не случайно...» Живой – это только тот, кто подобно лирическому герою Кудинова, всегда готов прийти на помощь людям даже, казалось бы, в мелочах. «Для людей дорожку подмету» («Двор»), но главное – это сочувственное отношение к человеку:
Есть взаимное понимание
И обратная в людях связь.
Вы там слышите?
Я – внимание;
Неспокойно мне из-за вас.
(«Батарейки слабеют быстро...»)
Лирического героя влечет к себе микрокосм отдельной человеческой души, и он говорит об этом, не боясь повторов и порой непроясненности образов, идущей от внутреннего волнения. Даже в транзисторном «шторме радиопередач» к лирическому герою начинают стучать «чьи-то радости и мечты, чьи-то песни и чей-то плач» (детали тотчас варьируются: герой слышит «чьи-то стоны и чей-то смех»). Поэта мучит мысль, что «грубостью век распят», в нем живет тоска по идеалу:
Переведу часы на век.
А там давно меня не будет.
Но было б солнце, Был бы снег,
Да люди были бы как люди.
(«Переведу часы на век»)
Лирический герой спешит поделиться с людьми радостью, подобно тому, как каждый человек должен поделиться с другими куском хлеба: «Под спудом радость не держу; // Познав житейские уроки, // Ее по людям разношу, // Когда им, часом, одиноко», – писал он в стихотворении «Я не скуплюсь на хлеб да соль». Этот мотив варьируется во многих стихах. Вспомним стихотворение «Дождь стучит на синей карте», герой которого признается: «Я пошлю надежду почтой // Каждому, кто счастья хочет». Но чаще повод для художественной коммуникации драматичен или даже трагичен: «Память ходит по тропинке // Среди ночи, среди дня. // Чьи-то алые кровинки – // На ладонях у меня» («Память»). Грустно и стихотворение «Я потому такой угрюмый...» Угрюмый, потому что «в эту пасмурную ночь уносит ветер чьи-то думы, а я не в силах им помочь». Волны горести земной захлестывают лирического героя. Трезвое осознание того, что ему этот мир «не переделать, не запасти добра на всех», тревожит душу, наполняет ее тревогой: «Глаза берез опять полны печали, // а чье я сердце отогреть успел?» («Уже в ночи казарки откричали...»). Душевная сумятица героя этого стихотворения, как и следующего (приводим его полностью), понятна каждому читателю, чье сердце не зачерствело от пережитого.
Я все мучаюсь: то ли это?
Душу вырубив на слова,
Столько лет пишу без ответа,
Столько писем послал я вам.
Ни упрека во мне, ни злобы.
Белы лебеди в камышах.
Столько писем... Но хоть одно бы
Получила чья-то душа.
А в стихотворении «Замков не будет» вековая привычка запирать жилище оборачивается человеческой замкнутостью:
Бывают горькие минуты,
Но даже кровная родня,
Не просто зáмкнута – замкнýта
Перед тобой средь бела дня.
Как ни стучи – тебе не внемлют,
Что ни случись – не отопрут.
Таким дозволь – они всю Землю
От человечности замкнут.
Страстно выступая против «замочной убогости» человеческих душ, против «всего лишь поворота ключа», которым человек отгораживается от другого человека, поэт воплощает свою надежду: «Когда-нибудь замков не будет // На всех дверях у всех людей». Поэзия В. Кудинова подчеркнуто антиномична, она высвечивает смыслы на острие антитез. «Еще надеясь на успех, за партой жизни хмурю лоб», – писал он. Стихотворение, начатое этой строкой, тоже построено на антиномиях. Если образующие их отвлеченные понятия сила и слабость, щедрость и жадность и т. п., казалось бы, ясны и понятны каждому, то человек, наделенный такими качествами, подчас остается загадкой... «Который год, который век я эту дробь не разделю», – признается поэт. Коротенькое «который век» сразу переводит мысль за грань отдельной человеческой жизни, приобщая читателя к общечеловеческому и вечному, постигаемому в непрестанном беге времени:
Течет песок в часах песочных,
Да не притормозить недель.
А дел еще немало срочных,
Несрочных тоже много дел.
Влекут песчинка за песчинкой
Рожденье чье-то... Чью-то смерть...
Сама с собой жизнь в поединке:
Успеть бы, только бы успеть.
Вопросы бытийственные и экзистенциальные могут найти у Кудинова воплощение совершенно неожиданное, через деталь, казалось бы, бытовую («Хлеб на двоих»), через будничные обстоятельства. Лирический герой молит судьбу: «Спаси хоть кто-нибудь, спаси // От несусветных потрясений» («И я порой ловлю такси»). И за каждым неприметным будничным поступком, совершаемым лирическим героем, открывается второй план, как в стихотворении «Старушка». Обычная просьба: «Переведи меня через дорогу» оборачивается просьбой поистине вселенского масштаба уже лирического героя:
...Переведи меня через дорогу
Людской корысти, зависти и зла.
А что может быть банальнее приколотой записки «Закрывайте двери», которую автор «перевел» как «Берегите тепло», трактуя ее по-своему: «...Все же в душах своих берегите тепло». Кредо поэта: «Мир преисполнен негромких чудес». И не только в процитированном стихотворении «Разъезды», но и во многих других живет упрямое желание лирического героя открыть и пережить это чудо, как сокровенное:
Но хорошо, что было лето,
Что пахли мята и полынь,
Что ощутил ты в мире этом
Благословенную теплынь.
(«Грустны дубравы по долинам...»)
Поэту дóроги вставшая над асфальтом зелено-седая травинка («Кровинка, зеленая травинка...»), брошенный кем-то озорной и пока ничего не понимающий котенок («Котенок в аэропорту»). Он счастлив, что нашелся человек, расширивший полынью для уток («Полынья»). Его забота о «братьях меньших» по-особому трогательна. Всесильная урбанизация вызывает у лирического героя тревогу, как, например, в одном из лучших стихотворений поэта «Плач по ивам». Тревогу, как будто обращенную к нашим дням, к «усердным проектировщикам» все нового и нового строительства. Тревогу не только за жизнь описанных поэтом ивушек, но и за самую жизнь. О том, что она неотрывна от жизни природы, поэт говорил и в поэтических ретроспекциях. Так, под вражеским огнем боец перевязывает яблоню, чья «белая изорвана рубаха цепкой пулеметною строкой» («Яблоки, моченые в капусте»).
Содержание лирики Кудинова многогранно: через сокровенное и символическое просвечивают история и быт народа. Проникновенно сказал поэт о своем поколении: «Мы поезд жизни волокли через леса и через реки». Его огорчает людская близорукость, когда «встретят по одежке и не проводят по уму». На всех, кого встречает, лирический герой примеряет ту телогрейку, в которой «сам когда-то рос». Телогрейки стали символом трудовой страны (и все, жившие в годы войны и послевоенную эпоху, могут это подтвердить, повторяя слова поэта): «Их ополаскивали ливни, сушил целинный суховей. // Не потому ли и поныне храню их в памяти своей». Для «тихой лирики» Кудинова объектом лирического переживания могла стать и повседневность как таковая, без перевода в иной план («Техничка приходила на рассвете...», «Как жизнь? – порою спросит кто-то...», отчасти уже упомянутое стихотворение «Хлеб на двоих» и «Жена ведет профессора слепого»). Мы бы не отнесли такие стихи к особым творческим удачам, хотя они по-своему подтверждают основную тенденцию творческой эволюции поэта. Но стремление скрупулезно передать повседневность средствами лирической поэзии не всегда себя оправдывает, как бы парализуя даже самую ритмику стиха и окончательно погашая нарочито стертые словесные краски.
Палитра словесных красок поэта могла быть и яркой («В Ставрополе ярмарка музыкою льется...», «Последние дни уходящего лета...»); живописность как способ запечатления нравов окрашивает и исторический, точнее, даже аллегорический сюжет («Баллада о Цезаре и о пиратах»). Но, наверное, не эта черта придает своеобразие лирике Кудинова, а тот неудержимый нравственный поиск души, о котором мы уже сказали выше и эпиграфом к которому можно поставить слова Н. Заболоцкого: «Душа обязана трудиться...»
Любовная лирика В. Кудинова возвышенна. Она передает и упоение жизнью, и осознание её быстротечности, и грусти по несбывшемуся: «так и останется в памяти, будто страничка в огне: руки навстречу протянуты, но не ко мне, не ко мне» (триптих «Ноктюрн»). Это – переживания долго жившего и уставшего человека, вдруг ощутившего в себе нерастраченную молодость и иначе, чем всегда, взглянувшего на окружающий мир. Ему дано познать, как ликуют и стонут «драматичные волны неизбывной любви». А в стихотворении «Осторожно, стану обочь», напротив, звучат воспоминания о прошлом чувстве, тоже прекрасном, но так и не состоявшемся до конца. Мастерски обыгрывая омонимию обручение – обруч (популярное девичье занятие тех лет), поэт воссоздаёт оригинальный образ любимой, исполненный движения и экспрессии, неистовой любовной страсти.
Мне на зависть, мне на зависть
Всплеском солнечной пурги
Он летит, тебя касаясь
От коленок до груди.
Правда чувств в его стихотворениях неподдельна, приведем одно их них с небольшими сокращениями:
В тумане яблоня маячит,
На осень жалуется нам.
Да нет, ну что ты, я не плачу –
Текут дождинки по щекам <...>
Я не умею притворяться –
Себе, быть может, на беду.
Зачем посмели потеряться
Мы друг у друга на виду?
И осень не переиначить,
Нас не согреть уже словам.
Да нет, ну что ты, Я не плачу –
Текут дождинки по щекам.
Большое место в творчестве В. Кудинова занимает тема поэта и поэзии. Вопросы «Зачем живу на белом свете? Зачем так мучают слова?» – занимают его беспрестанно. Сборник «Позвольте мне предсказывать погоду», подчеркивая значимые для автора рассматриваемой темы поэта и поэзии, открывается пятистишием:
Зачем стихи?
Зачем опять
Измученные дни?
Но что-то же должно стоять
Меж горем и людьми.
Глубокому художественному решению темы поэта и поэзии способствует и переосмысление музыкальных образов, воскрешается тень великого музыканта, когда «в оцепенелой тишине яростно играет Паганини на своей единственной струне». Трогателен образ уставшей скрипки, и о многом в жизни можно сказать строкой поэта: «Рвутся струны, рвутся, черт возьми». Но жизненное предназначение человека и поэта («нужно доиграть перед людьми») дает ему силу на последний аккорд:
Если так и мне откажут струны –
Дай мне силу, сердце, дай и мне
Досказать несказанное людям
На одной-единственной струне.
Но чаще финал стихотворений о поэте и поэзии грустен:
Поэты долго не живут,
Поэтам некогда жить долго.
К России страсть, как будто жгут,
Им перехватывает горло.
Они у жизни не в гостях
И роль себе не выбирают:
То в поле хлеб, как стих, растят,
То палубы сердито драют.
Не многим выпадает масть.
Не подают к Парнасу сходней,
И можно на него попасть,
Намучившись, как в преисподней.
Сидят на кухнях по ночам
Периферийные поэты.
Луна – одна на всех свеча –
Недосягаемо им светит.
Это стихотворение о других и о себе. «Поэты долго не живут» – пророчески прозвучавшие слова поэта, ушедшего от нас в 52 года. Тема близкой смерти варьируется во многих стихах поэта середины 1980-х годов:
Ну и что? Меня не станет.
Но на рощи, на поляны
Сентябри не перестанут
Приземлять свои туманы.
(«Ну и что? Меня не станет...»)
Но за этими проникновенными стихами угадывается страстное желание остаться в памяти живых:
Когда меня уже не вылечить
От всех инфарктов и обид –
Уйду, а свет забуду выключить.
Не обижайтесь. Пусть горит.
(«Когда меня уже не вылечить...»)
Остаться в памяти дано не всем, но Владимир Кудинов заслужил это и сердце читателя откликается на просьбу поэта:
С кем свела меня судьба,
От кого уводит,
Не забудьте про меня
Право, что вам стоит?
Л. П. Егорова
// Ставропольский хронограф на 2013 год. – Ставрополь, 2013. – С. 84-92.
.jpg)